ЗАЧЕМ ПОДРОСТКАМ ЧЕРНЫЙ ЦВЕТ НА РИСУНКАХ?
Небольшое и необходимое предисловие
Иногда ко мне обращаются знакомые женщины, у которых есть маленькие дети, но не за официальной консультацией.
Это скорее «кухонный психоанализ» — спонтанные разговоры, которые возникают, когда кто-то из знакомых знает, что я практикую психоанализ.
Это похоже на то, как мы можем задать «легкий» вопрос юристу, не оплачивая его услуги.
Конечно, это не полноценная консультация, но все же я не могу игнорировать эти беседы.
В таких разговорах мамы маленьких детей и подростков часто показывают мне рисунки своих детей, спрашивая: «Посмотри, может, ты увидишь что-то интересное в творчестве моего ребенка?».
Это дает им возможность получить взгляд со стороны на то, что происходит внутри их детей, а для меня — шанс увидеть, как детское творчество может отражать их внутренний мир и эмоциональные состояния.
Стоит отдельно отметить, что те несколько мгновений, когда детские рисунки переходят из рук матери ко мне, — это очень показательное и интересное событие.
В эти моменты мать проявляет целую гамму переживаний, которые можно условно «диагностировать».
Внутри нее развертывается сложный процесс, своего рода коктейль из чувств и эмоций.
Например, мать, зная, что я не только психоаналитик, но и автор картин, испытывает активный интерес, который, как мне кажется, она сама не всегда осознает.
Одновременно с этим у нее возникает страх, который граничит с чувством вины — ведь она передает в чужие руки нечто очень личное, принадлежащее ее ребенку.
Еще один страх заключается в том, что «вдруг психоаналитик обнаружит что-то тайное» или «поймет что-то» о ее ребенке, о ней самой как о матери и о семье в целом.
По сути, после такого эмоционального фона и его содержания уже не обязательно смотреть на рисунки, потому что «и так уже все понятно».
Эти мгновения раскрывают глубину переживаний, и часто именно они говорят больше, чем сами рисунки.
Пока я рассматриваю рисунки, мать с вниманием следит за моими реакциями, пытаясь угадать, «что же я поняла».
Иногда кажется, что она ожидает какой-то «подвох» или боится неприятной критики, а в других случаях — надеется на грандиозную похвалу за талант автора.
Ситуация становится более комфортной, когда сам автор рисунков — ребенок — находится рядом.
В такие моменты мне хочется говорить именно с ним, а не с матерью.
В этих «недоконсультациях» я действую как «хитрая гадалка», которая никогда не озвучит то, что увидела «на самом деле», и в ответе стараюсь предоставить только «позитивный» отклик.
Во-первых, эта спонтанная беседа не является полноценной консультацией, а мама не является моей анализанткой, и тем более ее ребенок не мой клиент.
Во-вторых, если мать считает, что психологический статус ее ребенка не стоит платной консультации, и его «походя» можно обсудить с «подружкой-психологом», у меня возникает ряд вопросов к такой матери, которые в этом контексте и в заданной бытовой ситуации обсуждать совершенно не хочется.
Вопрос о значении черного цвета в рисунках подростков часто вызывает беспокойство у родителей, желающих понять эмоциональное состояние своих детей.
Однако важно помнить, что я работаю не с детьми, а с взрослыми, у которых есть дети, и часто эти взрослые являются родителями подростков.
С течением времени, родитель может начать «жаловаться» на своего подростка по различным поводам.
Это естественно и понятно: любой ребенок для родителя — ключевая и неотъемлемая часть жизни, даже если в запросе клиента не упоминается о детях.
Кроме того, родительская обеспокоенность может усиливаться в кругу друзей и знакомых, которые также сталкиваются с характерными проблемами подросткового возраста, когда ребенок находится в состоянии «еще не взрослый, но уже не ребенок».
В качестве аргумента своих переживаний некоторые родители могут предъявлять рисунки своего ребенка-подростка, отмечая, например:
– Посмотри, сколько черного цвета!! У ребенка депрессия! Что делать и куда бежать?
Причины, по которым родители начинают «диагностировать» депрессию (или иные чувства и эмоции) исключительно по рисункам, поднимают множество вопросов.
Это свидетельствует о том, что родители могут не замечать эмоционального состояния своих детей в повседневной жизни.
Вопрос о том, где же они были ранее, и почему не обращали внимания на изменения, требует отдельного обсуждения.
Не могу не отметить, что некоторые родители склонны интерпретировать подростковый кризис как нечто болезненное и страшное.
Это явление также заслуживает внимания, так как оно может отражать не только внутренние переживания подростка, но и страхи и тревоги самих родителей.
Важно помнить, что черный цвет в творчестве подростка может быть выражением их внутреннего мира, поиском идентичности и способом самовыражения, а не обязательно признаком депрессии.
О нашем отношении к слову «кризис»
У меня есть отдельная статья (поищите здесь на сайте), посвященная понятию «кризис», и для тех, кто не хочет углубляться в детали, я постараюсь изложить суть кратко.
Кризис, независимо от возраста, включая подростковый, не является болезнью.
К нему не следует относиться как к «войне», «кошмару», «чрезвычайному положению» или «катастрофе».
Я слышала прямые аналогии от людей, которые говорят: «Я беременная, а не больная», «Я старый, а не глухой», «Я невыспавшийся, а не тупой» и так далее.
Если родители допустили ошибки, начиная с беременности, то попытки организовать мощную «движуху» во время подросткового кризиса зачастую оказываются запоздалой реакцией.
В таких случаях работа должна вестись с тем, что уже есть, с тем, что выросло, в настоящем моменте, потому что прошлое уже невозможно изменить.
Как я упоминала в своей статье, кризис — это не «нечто отдельное», что сваливается на человека, как снег или кирпич.
Это период, когда ранее незамеченное начинает проявляться, и уже не может оставаться в латентном состоянии.
Ребенок, который уже не является совсем ребенком, но еще не обладает взрослым опытом, проходит очередной этап социализации.
Это аналогично тому, как маленького ребенка каждое утро выводят из теплого и уютного дома в детский сад.
В саду он встречает множество таких же детей, и, даже не желая того, он начинает социализироваться.
Однако для детей этот процесс не всегда воспринимается как увлекательный.
В подростковом возрасте происходит нечто подобное, но с важным отличием: подросток уже не является «лялечкой».
Он начинает осознавать, что не нуждается в родителях так, как раньше, и их функции, поддерживающие его физические потребности, становятся менее значимыми.
Этот переход требует от подростка новых стратегий адаптации и самовыражения в мире, который становится все более сложным и многогранным.
Подросток уже не нуждается в том, чтобы его «возили на санках» — он способен дойти до места назначения самостоятельно, может одеться без помощи родителей, приготовить себе простую еду или даже схватить сырую сосиску из холодильника.
Он уже умеет принимать решения о том, что взять с собой в школу, а что оставить дома, и нередко может игнорировать родительские указания в этом отношении.
Очевидно, что если родители продолжают решать телесные потребности подростка так, будто ему всего два месяца, то они рискуют «привязать» его к себе на длительное время.
Вопрос в том, почему они накладывают на ребенка такое «наказание», лишая его возможности развивать свою взрослую жизнь.
Необходимо вернуться к телесным изменениям, происходящим в организме подростка в период с рождения до 14-16 лет.
Эти изменения являются мощными и происходят ежедневно.
Если бы взрослые испытывали такие же трансформации с такой же скоростью, они бы быстро «свихнулись».
Да, взрослые тоже сталкиваются с телесными изменениями, которые связаны со старением и естественным износом организма, но у них есть больше ресурсов — как ментальных, так и жизненных — чтобы справляться с этими изменениями.
Подростки же не обладают достаточным опытом, чтобы осознанно воспринимать свои телесные трансформации.
Они сталкиваются с ними непосредственно: вчера не было менструации, а сегодня она уже началась, вчера кожа была гладкой, а сегодня на ней появляются волосы.
Быстро увеличиваются мышечная масса, обувь становится тесной, меняется размер бюстгальтера, и половой член начинает вести себя совершенно по-новому.
Собрав свой рюкзачок, подросток выходит в школу или на улицу, где встречает таких же подростков — тех же самых «лялечек», но уже большего размера.
Каждый из них приносит с собой свои внутренние переживания и страхи — «свои тараканы».
В этой группе подростки начинают делиться своими переживаниями, обсуждая то, что их беспокоит, и находя поддержку друг у друга в этом непростом периоде жизни.
Почему подростки делятся своими переживаниями с ровесниками, а не с родителями?
Ответ кроется в том, что многие родители продолжают воспринимать своих детей как младенцев, которые остро нуждаются в их поддержке, особенно в контексте телесных потребностей.
Подросток, испытывающий целый спектр эмоциональных и физиологических изменений, сталкивается с внутренними конфликтами и переживаниями.
Однако вместо того чтобы обсуждать эти важные вопросы, родители часто продолжают интересоваться и контролировать лишь «младенческие» аспекты, даже если формулировки кажутся немного более взрослыми:
– Ты поел?
– Ты сделал уроки?
– Почему от тебя пахнет табаком?
– От тебя пахнет пивом, ты – наркоман?
– Надень шапку.
– Не ешь пиццу, она вредная.
В результате возникает традиционный вопрос: «Почему мой ребенок-подросток не делится со мной своими проблемами?».
Причина в том, что младенцы, о которых нужно заботиться, не разговаривают словами!
Некоторые родители не осознают, что их настойчивость в соблюдении телесных функций, которые они считают полезными для здоровья, может препятствовать открытости в отношениях.
Это и называется заботой — естественным родительским беспокойством.
Тем не менее, это не значит, что нельзя напоминать ребенку о важности таких вещей, как «Не ходи зимой без шапки» или «Перестань есть сырые сосиски».
Да, это нужно делать.
Однако нежелательно ограничиваться лишь этими предупреждениями.
Важно также открывать пространство для обсуждения более глубоких тем, эмоциональных переживаний и вопросов, которые волнуют подростка.
Необходимо создать атмосферу доверия, где ребенок сможет делиться своими переживаниями и страхами, а не только телесными потребностями.
Парадоксально, но факт: даже достаточно хорошие родители могут застревать в этом «младенческом функционировании».
Это явление, вероятно, связано с внутренней тревогой родителя, которая на самом деле не имеет прямого отношения к ребенку.
Родитель, возможно, проецирует на ребенка свои собственные переживания и истории.
Вспоминаю свою свекровь, очень приличную женщину, которая, проводя время с нами, задавала одни и те же вопросы:
– Что вы с мужем едите?
– Теплые ли у вас одеяла?
– Не нужно ли приехать и «заклеить окна»?
(Это было еще во времена, когда пластиковые окна не были распространены.)
– Купила ли я зимние носки для ее сыночка?
(Только шерстяные, и если таких в нашем городе нет, она сама свяжет из шерсти «лечебной собаки» и привезет с собой.)
– Зачем вы поехали заграницу тратить деньги, когда можно было бы поработать в ее саду, любуясь богатой уральской природой?
Могу представить, как сейчас улыбаются те, кто сталкивался с подобными ситуациями, а свекрови, возможно, тянутся к тяжелым предметам.
Каждый раз, когда свекровь наведывалась к нам, она привозила с собой тонну домашних консервов, которые делала сама, подчеркивая, что они экологически чистые, в отличие от «неправильных» покупных продуктов, которые мы, по ее мнению, употребляем.
Эти заботы и вопросы, несмотря на их добрые намерения, могут восприниматься как попытка контролировать жизнь своих детей, что в свою очередь может создавать барьеры для открытого общения.
Вместо того чтобы устанавливать доверительные отношения, такие действия могут укреплять дистанцию, заставляя подростков еще больше удаляться в свой мир.
Важно помнить, что забота должна быть основана на понимании и уважении к независимости и взрослению ребенка, а не на контроле и проекции собственных страхов.
За всё время ни свекровь, ни свекр не задали ни одного вопроса о нашей жизни: «Как вы живете? Что происходит у вас на работе? Как настроение?».
Они не интересовались, что интересного мы увидели за границей, какие фильмы и книги нам понравились, и даже не спрашивали о состоянии здоровья невестки.
Зачем спрашивать, если «мама плохого не посоветует»?
Родители считают, что знают, что их сын должен есть, когда ему нужно писать или какать, и во что одеваться.
Да, они знали, когда он был младенцем.
Эта история с «домашними заготовками» стала поистине курьезной.
Муж не хотел «обижать родителей» и не соглашался попросить их не привозить так много результатов их огородного труда.
Свежие овощи мы, конечно, принимали с благодарностью, но банки приходилось раздавать.
Но не только раздавать, но и собирать обратно — пустые банки были священным объектом, и количество сданных банок должно было соответствовать количеству принятых.
Вокруг этих банок разворачивались настоящие «танцы с бубнами».
Не все, кто получал от нас консервы, возвращали пустые банки.
Поэтому перед очередным визитом родителей мужа мы носились по магазинам в поисках консервов в старых «советских» банках.
Почему?
Потому что банки другой формы явно указывали на пренебрежительное отношение детей к труду и заботе родителей — это было как бы символом легкомысленного отношения к их усилиям.
Чистая банка воспринималась как «переходный объект».
Импортные банки, в свою очередь, имели сомнительные объемы, которые не соответствовали советскому стандарту, а крышки на них были совершенно непривычными и неуместными для закручивания отечественных огурцов и помидоров.
Таким образом, вместо того чтобы установить теплые и доверительные отношения, взаимодействие с родителями мужа сводилось к постоянному контролю и ожиданиям, что, в конечном итоге, создавало определённое напряжение в нашей семье.
Сложность в таких ситуациях заключается в том, что порой даже самые добрые намерения могут привести к недопониманию и чувству непринятия.
Содержимое магазинных консервов, как правило, отправлялось в унитаз, а искомые банки мылись и торжественно возвращались родителям мужа.
Именно по этому признаку они понимали, что действовали заботливо и правильно.
При этом ни разу не возникало вопроса: «Нравятся ли вам наши маринованные огурцы и нужны ли они вам вообще?».
Особую пикантность многолетней ситуации придавали наши социальные статусы: я была руководителем с примерно двумя сотнями подчиненных, а муж — успешным бизнесменом.
Не нужно и говорить о том, что у нас было много других дел, кроме заклеивания окон, сушки перин на балконе и пересчета банок.
Мы питались тем, что сегодня называют «санкционкой», или же обедали в набирающих популярность городских ресторанах.
Это совершенно не мешало родителям мужа отодвигать всю «вредную, недомашнюю и экологически чуждую» еду в холодильнике и заполнять его «своими», выросшими на их огороде продуктами.
Разумеется, наш брак не продержался и шести лет, и хотя распад был обусловлен многими факторами, родители мужа внесли свой пикантный вклад в его крах.
Вот каковы последствия одержимости родителей «младенческим функционированием».
Это, конечно, скорее забавный пример, но «дети» в данной истории давно перестали быть подростками.
Я привожу его, чтобы проиллюстрировать, что существуют и более феерические примеры, которые я предпочитаю не публиковать, поскольку их число бесконечно.
Попробуйте представить себе процесс и последствия для подростков, которые не являются «руководителями на двести подчиненных» или «успешными бизнесменами», у которых еще не сформировался трезвый и отстраненный взгляд на своих родителей.
У них нет здравого чувства юмора в отношении родителей, они, хоть и умеют завязывать шнурки самостоятельно, все еще финансово зависят от родителей, как минимум.
Таким образом, постоянное недопонимание и навязывание родительских ожиданий могут создавать серьезные барьеры в отношениях между родителями и подростками, что в итоге может негативно сказаться на их эмоциональном состоянии и развитии.
Подростки нуждаются в поддержке и понимании, а не в контроле и навязывании старых норм, которые уже не соответствуют их возрасту и стремлениям.
И вот приходит такой родитель в кабинет и сорок минут подробно рассказывает о своем беспокойстве в связи с функционированием своего ребенка-подростка, детально перечисляя функции младенца, касающиеся 12-14-летнего «детины».
Повторять не за чем: всё сводится к неправильному питанию, оголенным лодыжкам зимой, «плохим оценкам» в школе и далее по списку.
Иногда к этому добавляются курение и употребление алкогольных напитков.
Суть остается прежней: «Ребенок засовывает в себя то, что вредно для его здоровья. Я обязан/а оградить его от этих неверных и вредных действий!».
При этом родитель даже не пытается ответить на очевидные вопросы: «А почему он/она вообще закурил/а? Что произошло, что привело к желанию испытать своё тело на прочность? И почему я полагаю, что полторы выкуренные сигареты приведут к раку легких? Ох, неужели это моя оговорочка по Фрейду?».
Что особенно примечательно, в этом подробном рассказе такие родители «забывают» рассказать хоть что-то о ребенке как о личности, о том, кто он на самом деле.
Они называют возраст ребенка только после того, как я спрошу, и даже не описывают его внешность — какой он, как выглядит, хотя бы рост, вес, цвет глаз.
Совсем нет ни слова о его чувствах, отношениях со сверстниками и вообще о его жизни.
– Спасибо, очень интересный и подробный рассказ о том, как, с вашей точки зрения, ваш ребенок ухудшает и портит сам себя, не слушаясь ваших справедливых советов и замечаний. А расскажите о том, какой ваш ребенок? Какой он человек? Каков его характер?
Такой подход показывает, насколько родители могут застревать в своих тревогах и страхах, забывая о том, что их дети — это не просто «функции», а полноценные личности, со своими переживаниями, желаниями и стремлениями.
Разговор о ребенке должен быть не только о его недостатках, но и о том, что делает его уникальным, о его интересах, мечтах и дружбе.
Это поможет не только лучше понять ребенка, но и наладить более доверительные отношения, которые так важны в подростковом возрасте.
Далеко не все, но некоторые родители, услышав вопрос о том, кто такой «человек» в отношении их подростка, впадают в ступор.
Я видела, как это происходит:
– Ха-ха! Кто «человек»? Моя дочь?
– Да, ваша дочь.
– Вы знаете, когда она была маленькая...
– Нет, не так... Когда она вот прямо сейчас...
И далее, с разной степенью успеха и темпа, родитель начинает осознавать в своем ребенке-подростке «признаки человека».
Подросток, который функционирует на уровне, схожем с младенческим, начинает приобретать очертания и содержание не просто человека, а живого существа.
Подытоживая эту часть, хочу перейти к иллюстрациям.
Когда подросток, находящийся в теле, где происходят значительные изменения, общается с такими же подростками, которые также переживают свои собственные трансформации, ему абсолютно не нужно возвращаться в «младенческое функционирование».
Читаем – в регресс.
Подростку семимильными шагами нужно двигаться вперед, а родители, не осознавая этого, но уверенно, тормозят его и тащат в другую сторону.
Это создает серьезные барьеры для развития подростка и мешает ему осваивать мир, находить свое место в нем и строить отношения с окружающими.
Важно, чтобы родители осознали, что их дети — это уже не младенцы, а молодые люди, которые нуждаются в поддержке и понимании, а не в контроле и попытках вернуться к более «удобным» для них (родителей) моделям взаимодействия.
Поддержка самовыражения и независимости подростка может стать ключом к более здоровым и доверительным отношениям в семье.
Успешность такого процесса, как попытка остановить подростка, напоминает попытку сзади задержать стартующий грузовой железнодорожный состав.
Вариантов немного: либо окажешься под составом, либо пробежишь несколько метров, сильно устанешь и отцепишься от вагона.
В любом случае, состав пойдет дальше.
Кому из взрослых понравится, если его автомобиль что-то потянет назад и остановит, когда разгон только начался?
Подросток растет (на то он и под_росток), его тело меняется, у него масса вопросов к собственному телу и еще больше вопросов к миру, который он видит впервые без непосредственного участия родителей.
В то время как мама и папа, как попугаи, требовательно и строго повторяют:
– Лялечка, ты сегодня хорошо покакал/а? Не засовывай в рот грязный пальчик и накрывайся тем одеялком, которое мы тебе подарили!
Естественно, ребенок-подросток реагирует на это: «WTF?!» или вообще ничего не отвечает, завязывает свои шнурки на бантики, берет рюкзачок, который наполнил сам, и уходит в сторону от родителей, которые всю его жизнь толдычат исключительно о функционировании, полезном для здоровья и успешной судьбы в будущем.
Таким образом, родителям следует понять, что их роль заключается не в контроле и ограничениях, а в поддержке и понимании.
Подросток должен чувствовать, что его воспринимают как самостоятельную личность, а не как объект для заботы и контроля.
В противном случае, попытки родителей удержать его в рамках детского восприятия мира лишь оттолкнут его и создадут дистанцию в отношениях.
Вместо того чтобы быть «попугаем», который повторяет одни и те же фразы, родителям стоит стать партнерами в этом непростом процессе взросления, готовыми поддержать и направить, но не останавливать.
С таким же успехом можно спросить у гусеницы, которая находится в процессе превращения в бабочку: «Ты поела? Ты эта... смотри, не кури!».
Если бы у гусеницы были уши и рот, она сказала бы: «Иди ты к черту со своими дурацкими вопросами! Не видишь что ли – у меня совсем другой процесс сейчас! Не можешь помочь? Так не мешай хотя бы!».
Так вот, о черном цвете на рисунках подростков, который некоторые обеспокоенные родители принимают за верный признак депрессии (болезни, проблемы, некоего тайного намёка на непонятно что)...
Уважаемые родители подростков, если вы освоили информацию выше, то, наверное, уже догадались...
Черный цвет, часто используемый подростками в своих рисунках, – это границы, компенсирующие Хаос.
Буквально.
Границы, которые подросток ищет везде и всюду, каждую минуту своей жизни, во внешнем и во внутреннем мире.
Потому, что у него внутри Хаос, Хаос в теле, внешний мир он тоже может воспринимать Хаотичным (он его впервые видит без посредничества родителей).
Но не тот Хаос, который «болезнь, сумасшествие, кризис, стихийное бедствие», а тот который и должен быть в его возрасте (сначала был хаос, и только через какое-то время нечто хаотичное становится вселенной, не было бы хаоса – не было бы и вселенной).
Да, та самая гусеница в процессе превращения выглядит весьма сомнительно!
Прямо скажем, она выглядит не очень привлекательно.
И, к сожалению, как только из нее вылупится бабочка, гусеница умрет.
Но, к счастью, ваш ребенок — это не гусеница.
Во время своего превращения он не умирает и не умрет, с ним все в порядке.
Он просто "превращается".
Почему же черный?
Все проще, чем может показаться («Иногда банан – это просто банан»).
Это я уже сообщаю как человек, одно из хобби которого — живопись.
1. Черный — цвет однозначности, яркости, ясности, конкретики.
Черный — цвет «без сомнений», ставящий жирную точку в конце утверждения.
Через черный и сквозь черный ничего не сможет «просочиться».
Черный — это граница-железяка!
2. Дети не умеют рисовать.
В академическом понимании и качестве.
Поэтому черным гримируют собственные косяки в рисунке.
Не хватает мастерства исполнить элемент при помощи разных красок, полутонов, палитры?
Правильно — «дообъяснить» плохо или криво нарисованную идею легче всего черным.
Это дает возможность «закрыть» недостатки и создать иллюзию завершенности.
Таким образом, черный цвет в детских рисунках символизирует не только попытку скрыть ошибки, но и стремление к ясности и определенности.
Дети, находясь в процессе взросления и поисков своего места в мире, используют черный как способ выразить свои чувства и мысли, даже если это не всегда получается идеально.
Это своего рода метафора их внутреннего мира, где они стремятся к пониманию и выражению, несмотря на все неопределенности, которые их окружают.
Важно понимать, что этот процесс — это не только этап в развитии их художественных навыков, но и часть их эмоционального и личностного роста.
Поддержка родителей в этом процессе может помочь им обрести уверенность и научиться выражать свои мысли и чувства более разнообразно и красочно.
Кстати, палитру дети не любят (не используют) не потому, что они совсем не видят полутонов, а потому что не видят в них (взрослого) смысла.
Это у взрослых есть какие-то свои заморочки с миллионами оттенков, у детей мир проще — по-своему сложен, но проще взрослого, если представить его в красках.
Прибавляем к этим двум пунктам множество хаотичных процессов, в том числе неуместные вмешательства родителей, и получаем любимый фломастер подростка — черного цвета, с помощью которого (доступным для подростка способом) он пытается «прибраться».
Для этого выстраивание границ на рисунке весьма подходит.
И нет, это не про границы «от мира и от всех людей», это именно про «прибирание», попытку систематизировать, «разложить по полочкам».
Нет, черная обводка собственной фигуры — это не траурная рамка, это определение границ собственного тела (которое, напомню, находится в очень активном изменении).
Так что родительские возгласы: «Ребенок на рисунке распилил себя на части! Он хочет себя убить!» и «На рисунке ребенка много черного цвета, у него депрессия!» несите (вместе с рисунками) к представителям помогающих профессий, но не к детским, а к взрослым, и себя не забудьте.
Это поможет избежать лишнего уровня тревоги и даст возможность посмотреть на ситуацию с другой стороны.
Понимание того, что черный цвет и его использование в рисунках подростков не обязательно говорит о депрессии или серьезных проблемах, а может быть просто выражением их стремления к порядку и ясности, может существенно изменить подход родителей к восприятию творчества своих детей.
Это позволит не только снять напряжение, но и создать пространство для открытого диалога, в котором подросток сможет выразить свои мысли и чувства без страха быть неправильно понятым или осужденным.
Когда родителям действительно стоит насторожиться?
1. Когда черный цвет не исчезает с рисунков подростка длительное время (нет динамики) и когда черного цвета действительно много (а других цветов мало или нет совсем).
Это может указывать на устойчивое подавленное состояние или внутренние конфликты, которые подросток не может выразить иначе.
2. Когда подросток внезапно начинает писать картины маслом размером «два на четыре метра» и делает это так же ровно, как это делали взрослые мастера, такие как Шишкин, Айвазовский или Левитан.
Это может быть знаком того, что подросток пытается подражать взрослым и, возможно, испытывает давление извне, стремясь соответствовать каким-то ожиданиям.
Всему — свое время и место: Левитану — левитаново, подростку — подростково.
Подростковый период — это время экспериментов, самовыражения и поиска своего стиля и голоса.
Если подросток начинает проявлять интерес к стилям и техникам, которые явно не соответствуют его возрасту, это может быть сигналом о том, что он пытается заполнить какую-то внутреннюю пустоту или справиться с давлением окружающего мира.
Я не работаю с детьми, но работаю со взрослыми, которые были детьми и у которых есть дети.
Это дает возможность лучше понимать, какие процессы происходят в психике и чувствах подростков, и как важно поддерживать их в поиске своего места в мире, не создавая дополнительных тревог и ожиданий.
Важно сохранять баланс между поддержкой их творчества и вниманием к их эмоциональному состоянию, чтобы обеспечить здоровое развитие и самовыражение.
С уважением, Нечаева Е.А.
