Токсичные послания по Эрику Берну

Уважаемые родители, сегодня я обращаюсь в первую очередь к вам...

Эта статья вдохновлена работами Эрика Берна — психолога, чьи идеи о внутренних структурах личности и ранних жизненных установках до сих пор помогают многим людям лучше понимать себя и свои отношения.

Что нужно понимать родителя в первую очередь: не существует родителей, которые бы не оставили следа в душе своего ребёнка.

Это не про вину — это про природу человеческих отношений.

Мы все, даже самые заботливые и внимательные, иногда говорим что-то не то, реагируем из усталости, повторяем фразы, которые слышали в детстве, говорим нечто странное и поступаем неосознанно.

Наше бессознательное — как тихий голос из прошлого — иногда вступает в разговор раньше, чем успевает включиться осознанность.

И в этом нет зла. Мы не можем полностью контролировать наше бессознательное, оно не в нашей власти.

Но в нашей власти — услышать этот голос.

Остановиться. Задуматься. Посмотреть на свои привычные реакции с любопытством, а не с осуждением.

Возможно, в этих размышлениях вы узнаете что-то о себе — не для того, чтобы почувствовать вину, а чтобы почувствовать возможность.

Возможность быть чуть ближе к себе, чуть честнее с ребёнком, чуть свободнее от тех старых установок, которые жили в вашей семье задолго до вас.

Эта статья — приглашение: пригласите себя на разговор с собой. Без спешки. Без строгости.

Просто посмотрите — что, возможно, стоит переосмыслить.

Потому что каждый шаг к себе — это шаг к более тёплому, живому и настоящему контакту с вашим ребёнком.

1. «БЫТЬ ЖИВЫМ - ВРЕДНО И УЖАСНО. НЕ ЖИВИ!»

Послание «Не живи», в терминологии транзактного анализа Эрика Берна, представляет собой одно из наиболее глубоких и деструктивных токсичных родительских посланий, формирующих базовые установки личности на уровне эго-состояния «Ребёнок».

Это послание не всегда выражается в прямой вербальной форме, но проявляется через паттерны взаимодействия, включающие эмоциональное отвержение, физическое или вербальное насилие, а также через невербальные сигналы, такие как отсутствие привязанности, пренебрежение или агрессивное поведение в отношении ребёнка.

Его внутренняя логика строится на восприятии ребёнка как угрозы существованию родителя в его собственном эго-состоянии «Ребёнок» — то есть как источника фрустрации, боли или утраты контроля.

Последствия интроекции этого послания проявляются в хронических переживаниях ненужности, экзистенциальной ущербности и внутреннего отчуждения.

На уровне поведения оно может коррелировать с суицидальными мыслями, саморазрушающими паттернами, а также с пассивно-агрессивными формами самоподрыва, включая хронические заболевания, зависимости или социальную изоляцию.

Важно понимать, что восприятие угрозы ребёнком может формироваться в условиях, которые с точки зрения взрослого кажутся незначительными: например, длительное отсутствие родителя, холодность в уходе, или даже символическое отвержение (например, сравнение с другими детьми, выражение сожаления о рождении).

Ключевым механизмом интернализации послания является неспособность маленького ребёнка дифференцировать поведение родителя от собственной ценности.

Поскольку у него ещё не сформирована когнитивная способность к критическому анализу мотивов взрослого, он интерпретирует родительское поведение как отражение своей сущностной неприемлемости.

Например, если мать испытывает послеродовую депрессию и эмоционально отстранена, ребёнок может интерпретировать это как: «Моё присутствие причиняет страдание — значит, я опасен для жизни других».

Берн описывает подобный сценарий как «Разорванная Мать», где ребёнок, ассоциируя своё рождение с травмой матери, приходит к выводу, что его существование изначально носит деструктивный характер.

Интересно, что, несмотря на частоту этого послания в сценарных матрицах, массовое проявление суицидального поведения не наблюдается.

Это объясняется механизмами психологической компенсации — так называемыми сложными решениями, которые формируются в раннем детстве как защитные стратегии.

Ребёнок может бессознательно сформулировать условие выживания: «Я буду жить, только если никогда никому не причиню боли», или «Я останусь жив, если буду полностью незаметным».

Эти установки позволяют избежать прямого следования приказу «Умри», но при этом сохраняют его токсичное влияние в скрытой форме.

Примеры:

1. Девочка, родившаяся после смерти старшего брата в результате осложнений беременности, с детства слышит от родственников: «Ты родилась на его месте». Она не осознаёт, что это — скорее выражение их горя, и формирует установку: «Моё рождение — это смерть другого». В зрелом возрасте она избегает близких отношений, опасаясь «уничтожить» партнёра своим присутствием.

2. Мальчик, чья мать пережила тяжёлое родоразрешение, с первых дней сталкивается с её физическим отстранением и редкими проявлениями заботы. Он не может понять, что её состояние — следствие медицинских причин, и приходит к выводу: «Моё тело — источник боли». В будущем он развивает телесные расстройства, включая анорексию, как способ «отменить» своё физическое существование.

3. Ребёнок, растущий в семье, где родители открыто выражают сожаление о его появлении («Ну зачем ты родился, когда всё и так плохо?»), интернализирует идею своей избыточности. Он становится чрезвычайно ответственным, стремится «оправдать» своё существование, но при этом испытывает хроническое чувство вины за сам факт своей жизни — что проявляется в самопожертвовании и невозможности удовлетворять собственные потребности.

Эти примеры иллюстрируют, как послание «Не живи» реализуется не через прямые угрозы, а через искажённую интерпретацию контекста, в котором растёт ребёнок, и как оно закрепляется в структуре личности как фундаментальная установка.

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

ЗАПИСАТЬСЯ НА КОНСУЛЬТАЦИЮ

2. «БЫТЬ САМИМ СОБОЙ - ЗАПРЕЩЕНО!»

Послание «Не будь самим собой» формируется в условиях, когда родительское принятие ребёнка условно и привязано к соответствию внутреннему образу «идеального ребёнка», который зачастую является проекцией нереализованных родительских желаний, компенсацией собственных травм или инструментом межличностного манипулирования в семейной системе.

В отличие от прямого отвержения, это послание носит скрытый, агрессивно-пассивный характер: ребёнок не отвергается полностью, но его подлинное «Я» систематически игнорируется, подавляется или редуцируется.

В результате у него развивается диссоциация между спонтанным самовыражением и социально одобряемым поведением, что приводит к нарушению целостности идентичности.

Механизм интернализации данного послания связан с избирательным подкреплением — родитель позитивно реагирует только на те черты, действия или интересы ребёнка, которые соответствуют его проекции, и остаётся безучастным или критичным в отношении всех остальных.

Например, если родители ожидали девочку, но родился мальчик, они могут бессознательно поощрять в нём «нежные» или «послушные» черты, агрессивно подавляя проявления активности, автономии или гендерно «нетипичного» поведения.

Аналогично, если в семье доминирует идеализация интеллектуальных достижений, творческие или эмоциональные проявления ребёнка могут быть интерпретированы как «бесполезные» или «неуместные».

Особую роль в формировании этого послания играет трансактное использование ребёнка как «носителя проекции».

Родители могут вербально или невербально передавать установки вроде: «Ты — вылитый отец», «С тобой невозможно, ты вся в бабушку», что фактически обесценивает автономное существование личности ребёнка.

В таких случаях ребёнок не воспринимается как субъект, а становится «зеркалом» для родительских конфликтов, обид или нереализованных амбиций.

Он усваивает, что его ценность определяется не им самим, а тем, кого он напоминает или кем может быть использован.

Подобная динамика часто коренится в чувстве собственной неполноценности родителей, которые, будучи зависимыми от внешней оценки, стремятся через ребёнка восстановить ощущение контроля и значимости.

В этом контексте ребёнок становится не личностью, а функцией — инструментом компенсации родительской неудовлетворённости.

В результате формируется установка: «Я приемлем только тогда, когда соответствую чужому ожиданию», что в дальнейшем проявляется в хронической неспособности к автономии, выбору, самоидентификации и в повышенной восприимчивости к внешней манипуляции.

Примеры:

1. Девочка, родившаяся в семье, где отец разочарован отсутствием сына, с детства получает одобрение за «мужественные» поступки — участие в спорте, сдержанность в эмоциях, интерес к технике. Её творческие порывы, такие как рисование или сочинение сказок, встречают насмешки: «Это для слабых». В зрелом возрасте она становится успешным инженером, но испытывает глубокую внутреннюю пустоту, не понимая, что подавила свою артистическую природу, считая её «неприемлемой».

2. Мальчик, которого мать постоянно сравнивает с её братом-алкоголиком, с ранних лет слышит: «Ты такой же, как он — ни на что не годен». В ответ он формирует установку: «Чтобы меня любили, я должен быть полной противоположностью». Он становится чрезмерно контролируемым, избегает любых проявлений импульсивности, даже здоровой, и в зрелости не может принимать решения без одобрения авторитета, боясь «выйти из-под контроля» и стать «тем самым».

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

3. Ребёнок в семье, где родители используют его как инструмент давления на бывшего партнёра (например, мать говорит: «Ты такой же, как твой отец — предатель»), начинает воспринимать свою личность как источник конфликта. Он бессознательно избегает проявлений уверенности, лидерства или инициативы, чтобы не «быть как отец». В результате он развивает паттерн самоподавления и хронической неуверенности, интерпретируя любую автономию как угрозу отвержению.

Эти примеры демонстрируют, как послание «Не будь самим собой» подрывает формирование подлинной идентичности, превращая личность в набор адаптивных масок.

Ребёнок учится существовать не как целостный субъект, а как отражение чужих ожиданий, что в дальнейшем ведёт к экзистенциальной фрагментации и трудностям в установлении аутентичных связей.

3. «НЕ БУДЬ РЕБЕНКОМ!»

Послание «Не будь ребенком» формируется в семьях, где родители, не завершив собственный процесс эмоционального взросления, функционируют преимущественно в эго-состоянии «Собственный Ребёнок» и, следовательно, не способны занимать устойчивую позицию заботящегося «Взрослого» или поддерживающего «Родителя».

Их поведение часто хаотично, импульсивно и ориентировано на немедленное удовлетворение собственных эмоциональных потребностей: они склонны к частой смене ролей, конфликтам, нестабильности в отношениях и профессиональной деятельности.

В таких условиях ребёнок не получает надёжной внешней структуры, необходимой для безопасного развития, и вынужден компенсировать родительскую эмоциональную недоступность, принимая на себя функции заботы, регуляции и ответственности.

Поскольку родители не осознают своей эмоциональной незрелости, они проецируют на ребёнка роль «взрослого», интерпретируя его естественные детские проявления — игривость, спонтанность, потребность в заботе, эмоциональную экспрессию — как проявление эгоизма, слабости или чрезмерных требований.

Вербальные формулировки вроде «Ты уже большой, чтобы плакать», «Не будь ребенком!», «Ты что, маленький?» служат механизмом отвержения детской идентичности и принуждения к преждевременной псевдовзрослости.

Такое поведение родителей часто усугубляется наличием в их родительской истории авторитарных или чрезмерно требовательных предков («строгие прародители»), что формирует у них внутреннее убеждение: «Быть ребенком — значит быть уязвимым, беспомощным, недостойным любви».

В результате ребёнок интернализирует установку, что его подлинное детское «Я» неприемлемо и опасно — как для себя, так и для окружающих.

Он приходит к выводу: «Если я проявлю свои потребности, я разрушу и без того хрупкую систему».

Это приводит к раннему подавлению эмоциональной спонтанности, чрезмерной саморегуляции и гипертрофированному чувству ответственности.

Формируется паттерн «маленького взрослого» (или «родительского ребёнка»), который в зрелости проявляется как неспособность к игре, трудности в получении удовольствия, хроническое переутомление и ощущение внутренней опустошённости.

Примеры:

1. Девочка, чья мать страдает от хронической депрессии и эмоциональной зависимости от партнёров, с пяти лет становится «душевным опором» для родительницы. Та регулярно делится с ней своими переживаниями, плачет, просит совета. Девочка усваивает: «Если я буду вести себя как ребёнок, мама сломается». Она перестаёт просить игрушки, не выражает обиды, учится «успокаивать» взрослых. В зрелости она не может позволить себе отдых, воспринимая любое проявление лёгкости как эгоизм.

2. Мальчик в семье, где отец склонен к вспышкам гнева, а мать — к пассивной агрессии, с ранних лет замечает, что конфликты обостряются, когда он шумит или требует внимания. Он приходит к выводу: «Мои потребности вызывают хаос». Он становится чрезвычайно тихим, избегает активных игр, не проявляет интересов. В школе его считают «серьёзным», но он не помнит, когда в последний раз смеялся от души. Взрослея, он испытывает тревогу при виде детей, боясь, что сам не сможет быть «нормальным» родителем.

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

3. Подросток, выросший в семье, где родители разводятся и каждый требует от него поддержки, начинает считать свои детские переживания «несерьёзными». Когда он пытается рассказать о школьных проблемах, ему отвечают: «У меня сейчас настоящие проблемы — не до твоих драм». Он усваивает: «Мои чувства вторичны». В будущем он становится высококвалифицированным специалистом, но не может установить близкие отношения, поскольку не умеет выражать уязвимость и воспринимает любые личные потребности как «непозволительную роскошь».

Эти примеры показывают, как подавление детской идентичности ведёт к фундаментальному нарушению развития аутентичного «Я».

Ребёнок не просто теряет право на детство — он лишается возможности выстроить здоровую границу между заботой о других и заботой о себе, что в дальнейшем проявляется в хронической эмоциональной усталости и отчуждении от собственной жизни.

ЗАПИСАТЬСЯ НА КОНСУЛЬТАЦИЮ

4. «РАСТИ НЕ НАДО - ЗАПРЕЩЕНО!», «НЕ БУДЬ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОЙ»

Послание «Не расти» формируется в условиях, когда родительская идентичность оказывается экзистенциально зависимой от сохранения ребёнка в состоянии эмоциональной и функциональной зависимости.

В отличие от других токсичных посланий, связанных с отвержением или подавлением, это сообщение носит характер инфантилизирующей привязанности: родитель бессознательно стремится заморозить развитие ребёнка, чтобы сохранить собственную значимость как заботящего, контролирующего и незаменимого взрослого.

Такие родители, как правило, демонстрируют высокий уровень саморегуляции, чувство «назначения» и внешнюю стабильность, что маскирует глубинную тревогу перед утратой своей родительской роли.

Ключевой триггер для формирования этого послания — восприятие процесса взросления ребёнка как угрозы собственному смыслу существования.

По мере того как ребёнок проявляет автономию, интерес к внешнему миру, эмоциональную зрелость или сексуальную идентичность, родитель начинает интерпретировать эти проявления как отчуждение, предательство или утрату контроля.

Особенно остро это переживается в ситуациях, когда родитель (чаще — мать) идентифицирует себя исключительно через материнскую функцию, например, в семьях с единственным ребёнком, при одиночном воспитании или при позднем материнстве. В таких случаях ребёнок становится не просто членом семьи, а центральным объектом эмоциональной и экзистенциальной компенсации.

Послание передаётся через систематическое обесценивание возрастающих потребностей ребёнка в автономии, выражаемое вербально: «Ты ещё маленький», «Вот когда вырастешь — тогда поймёшь», «Это только для взрослых».

Эти фразы не просто ограничивают поведение — они символически отрицают сам процесс развития, внушая, что зрелость — это не достижение, а опасность.

Особое значение при этом приобретает подавление сексуальной идентичности, особенно у девочек: фразы вроде «Не одевайся так — ты же ещё ребёнок» или пассивное игнорирование изменений в теле усиливают установку: «Становиться привлекательной — значит терять безопасность, любовь и принадлежность».

Этот запрет особенно выражен у младших детей в семье, где старшие братья или сёстры уже «отстрелялись» и ушли из-под родительского контроля.

Младший, как последняя «возможность быть нужным», становится объектом бессознательного стремления к вечному удержанию.

В результате формируется паттерн псевдоинфантилизма — внешне ребёнок может быть успешным, но внутренне он испытывает страх перед принятием решений, избегает ответственности и испытывает тревогу при мысли о полной автономии.

Примеры:

1. Девушка, выросшая у одинокой матери, с детства слышала: «Ты моя единственная опора». Любые попытки завести романтические отношения встречали скрытое сопротивление: мать начинала болеть, устраивала сцены, говорила: «А кто будет заботиться обо мне?» Девушка усвоила: «Если я выйду замуж — я предам мать». Она остаётся в незавершённых отношениях, избегает близости, боится «стать женщиной» — потому что это означает утрату любви.

2. Подросток, родившийся у родителей в зрелом возрасте, с ранних лет слышит: «Мы так долго ждали тебя — ты должен быть счастлив». Любые проявления протеста, интереса к независимости или критики воспринимаются как ingratitude. Когда он говорит о поступлении в вуз в другом городе, отец отвечает: «А кто будет с нами разговаривать?» Ребёнок приходит к выводу: «Моя зрелость — это смерть для них». Он остаётся жить дома, хотя профессионально реализован, и испытывает хроническую внутреннюю раздвоенность.

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

3. Младшая дочь в семье, где старшие сёстры уехали учиться и создали семьи, становится объектом чрезмерной опеки. Мать постоянно называет её «наша малышка», дарит детские игрушки даже в подростковом возрасте, комментирует: «Ты ещё не готова к этому». Когда девочка проявляет интерес к танцам и начинает одеваться более взрослым образом, мать с грустью говорит: «Раньше ты была такой милой». Девочка начинает бессознательно сдерживать своё развитие, избегает лидерства, не развивает сексуальность — чтобы остаться «любимой».

Эти примеры демонстрируют, как послание «Не расти» подавляет не только поведенческую автономию, но и экзистенциальную зрелость.

Оно не просто замедляет развитие — оно превращает взросление в моральную угрозу, формируя устойчивую установку: «Чтобы быть любимым, я должен оставаться ребёнком».

В результате личность оказывается в ловушке между внешним соответствием возрасту и внутренним запретом на подлинную зрелость.

5. «НЕ ДЕЛАЙ УСПЕХОВ! УСПЕХ - УГРОЗА!»

Послание «Не делай успехов» формируется в семьях, где родители испытывают глубокое когнитивно-эмоциональное диссонансное напряжение в отношении достижений: они одновременно стремятся к успеху и воспринимают его как угрозу собственной идентичности.

Этот парадокс обусловлен их личным опытом — как правило, родители либо прошли через изнурительный, травматичный путь к достижениям, сопряжённый с жертвами и разочарованиями, либо, несмотря на все усилия и ресурсы, не достигли поставленных целей, что привело к формированию установки: «Успех недостижим» или «Успех требует слишком высокой цены».

В обоих случаях успех ребёнка воспринимается не как повод для гордости, а как бессознательное обвинение в несостоятельности родителя.

Послание передаётся преимущественно невербально — через саркастические замечания, скрытое соперничество, обесценивание достижений или чрезмерное вовлечение в процесс, превращающее успех ребёнка в проекцию родительских амбиций.

Фразы вроде «Ну куда ты лезешь!» или «Посмотрим, дойдёшь ли до конца» несут в себе агрессивное сомнение в праве ребёнка на превосходство.

Особенно остро это проявляется в ситуациях, требующих демонстрации компетенции — конкурсах, экзаменах, публичных выступлениях, — где эмоциональное напряжение в семье достигает пика.

В таких контекстах ребёнка не учат справляться с вызовами — его используют как инструмент реализации нереализованного сценария, при этом лишая автономии и внутренней мотивации.

Механизм интернализации этого послания связан с формированием внутреннего запрета на превосходство.

Ребёнок усваивает: «Если я стану успешнее родителя, я его предам, унижу, стану чужим».

Это вызывает развитие паттерна самоподрыва — в моменты, близкие к достижению цели, он бессознательно провоцирует срыв: заболевает, теряет документы, допускает ошибки.

Такое поведение не является осознанным, но служит защитой от чувства вины и страха отвержения.

Успех при этом перестаёт быть целью и превращается в источник тревоги.

Крайняя форма этого послания проявляется в полной субъектации ребёнка — когда его жизнь полностью подчиняется родительскому сценарию достижения.

Все действия, выборы, интересы подчинены единой цели: «Ты должен добиться того, чего не смог я».

При этом желания и способности ребёнка игнорируются.

Такая гиперфокусировка лишает его права на пробу, ошибку, переориентацию, превращая развитие в жёсткий, негибкий путь без альтернатив.

В результате формируется установка: «Я имею право на существование только через достижение», что ведёт к хроническому перенапряжению, выгоранию и ощущению пустоты даже при наличии объективных успехов.

Примеры:

1. Мальчик, чья мать — бывшая спортсменка, не добившаяся олимпийского успеха из-за травмы, с пяти лет вовлекается в интенсивные тренировки по гимнастике. Каждое его выступление она сопровождает фразами: «Ты должен победить — у меня не было шанса». Когда он выигрывает, она не радуется, а говорит: «Это ещё не то». Он усваивает: «Мой успех — не мой, а её шанс на реванш». В юности он срывает все важные соревнования, «случайно» получая травмы перед стартом.

2. Девушка из семьи, где отец — учёный, потративший годы на диссертацию, которую так и не защитил, поступает в аспирантуру. Отец активно вмешивается в её работу, требует идеальных результатов, но при этом сомневается: «Ты уверена, что справишься? У тебя нет моего опыта». Она начинает бояться сдать главу диссертации, постоянно её переписывает, откладывает защиту. Её бессознательное решение: «Если я закончу, я покажу, что он — неудачник. Лучше не заканчивать».

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

3. Подросток, чья старшая сестра бросила музыкальную карьеру из-за давления родителей, теперь вынужден учиться в консерватории. Родители говорят: «Ты должен реализовать то, что не сложилось у неё». Он играет технически безупречно, но не испытывает радости. Перед важным конкурсом он «теряет» ноты. Впоследствии признаётся: «Я не хочу быть лучше сестры. Это разрушит семью».

Эти примеры иллюстрируют, как послание «Не делай успехов» подрывает автономную мотивацию и превращает достижение в зону конфликта.

Оно не просто ограничивает потенциал — оно делает успех эмоционально опасным, формируя устойчивую связь между достижением и утратой любви.

ЗАПИСАТЬСЯ НА КОНСУЛЬТАЦИЮ

6. «НЕ ДЕЛАЙ! ЛУЧШЕ - ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЙ!» 

Послание «Не делай!» формируется в условиях, когда родитель, основываясь на травматическом или деструктивном опыте собственной активности — в детстве или в более ранних жизненных ролях — приходит к убеждению, что действие по определению ведёт к страданию, провалу или наказанию.

Этот опыт может быть связан как с прямыми последствиями собственных поступков (например, наказание за инициативу, публичный провал, критика), так и с наблюдением за судьбами значимых взрослых (прародителей), чьи усилия заканчивались разочарованием, болезнью или отвержением.

В результате у родителя складывается иррациональная, но устойчивая когнитивная установка: «Лучше ничего не делать, чем сделать и потерпеть крах».

В межличностной динамике с ребёнком это проявляется как парадоксальная регуляция активности: с одной стороны, родитель демонстрирует чрезмерный контроль, предъявляет высокие требования и стремится выполнить действия вместо ребёнка («Дай, я сам сделаю — у тебя всё равно не получится»); с другой — он не способен к автономным, последовательным действиям в собственной жизни.

Вне контекста опеки над ребёнком такой взрослый проявляет нерешительность, избегание перемен, трудности с принятием решений и склонность к пассивному уходу из конфликтных или неопределённых ситуаций.

Таким образом, он передаёт ребёнку не только запрет на действие, но и модель эмоционального паралича как способа выживания.

Ключевой механизм интернализации — обесценивание автономной инициативы. Ребёнок, проявляя интерес к деятельности (например, пытается завязать шнурки, собрать конструктор, принять решение), сталкивается с реакцией тревоги, вмешательством или критикой.

Даже успешные попытки могут быть встречены с сомнением: «Ты уверен, что сделал правильно?».

В результате формируется установка: «Мои действия опасны — они могут привести к ошибке, стыду, потере любви».

Ребёнок усваивает, что безопаснее быть пассивным, ожидать указаний, перекладывать ответственность.

Особую роль в усилении этого послания играет моделирование бездействия как нормы.

Поскольку родитель сам избегает перемен и не проявляет инициативы в собственной жизни, он не может выступать в роли образца автономного действия.

Напротив, его поведение демонстрирует: «Жизнь — это поток, из которого лучше не выпадать, а если выпал — нужно замереть».

Конфликт разрешается не через диалог или преодоление, а через уход, замалчивание, подавление.

Это формирует у ребёнка паттерн пассивной адаптации, при котором любое проявление агентности вызывает тревогу, а неудача воспринимается как подтверждение изначальной неполноценности.

Примеры:

1. Мальчик, чья мать в детстве была наказана за то, что самостоятельно пошла в библиотеку (родители сочли это «непослушанием»), с ранних лет сталкивается с тем, что любые его попытки действовать самостоятельно — от выбора одежды до выполнения домашнего задания — пресекаются. Мать говорит: «Ты всё испортишь — лучше я сделаю». Он учится ждать указаний, не проявляет инициативы. В подростковом возрасте он не может записаться в кружок без помощи взрослого, боится даже незначительных решений, таких как покупка ручки.

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

2. Девочка, чей отец потерял работу после того, как предложил новую идею на совещании (его высмеяли, вскоре уволили), с детства слышит: «Не высовывайся — тише едешь, дальше будешь». Когда она предлагает что-то на уроке, отец вечером говорит: «А вдруг они подумают, что ты умничаешь?». Она начинает сдерживать свои мысли, избегает участия в проектах, где нужно проявлять инициативу. В зрелости она блестяще справляется с рутинными задачами, но отказывается от повышения, потому что «не хочу, чтобы на меня обращали внимание».

3. Подросток, растущий в семье, где родители при малейшем конфликте уезжают «подальше, чтобы не нервничать», усваивает, что любое действие в напряжённой ситуации — рискованно. Когда в школе возникает спор, он замолкает. Когда нужно защищать свои интересы — отступает. Его внутренняя логика: «Если я вмешаюсь — всё станет хуже. Лучше ничего не делать». В будущем он избегает любых конфликтов, даже конструктивных, и терпит несправедливость, считая, что «вмешательство — это агрессия».

Эти примеры демонстрируют, как послание «Не делай!» подавляет не только внешнюю активность, но и внутреннюю уверенность в праве на агентность.

Оно формирует личность, для которой безопасность ассоциируется не с контролем, а с пассивностью, а действие — не с возможностью, а с угрозой.

В результате человек оказывается в ловушке собственной неподвижности, не осознавая, что главный запрет был отдан не за конкретное поведение, а против самой возможности быть действующим субъектом своей жизни.

7. «НЕ БУДЬ ПЕРВЫМ,  НЕ ВЫСОВЫВАЙСЯ!» 

Послание «Не будь первым» формируется в семьях, где родительская власть и самоидентификация строятся на монополии на лидерство, контроль и признание.

Оно передаётся в контексте скрытого или открытого соперничества между родителем и ребёнком, где любое проявление инициативы, превосходства или публичного успеха со стороны ребёнка воспринимается как угроза родительской значимости.

В отличие от более нейтральных форм дисциплины, это послание носит личностно-деструктивный характер: оно не ограничивает поведение, а атакует право ребёнка на автономию, признание и лидерскую идентичность.

Вербальные формулировки вроде «Будь скромнее!», «Не высовывайся!», «Как тебе не стыдно — тебя же все видят!» выполняют функцию морального осуждения успеха.

Они не просто призывают к сдержанности — они внушают, что стремление быть первым аморально, эгоистично и опасно.

Невербально это подкрепляется поведением родителя: демонстративным пренебрежением к достижениям ребёнка, подчёркнутой критикой в присутствии других, стремлением «сбить с высоты», например, саркастическими замечаниями после победы: «Ну что, король теперь?» или «Посмотрим, как ты справишься в следующий раз».

Такое поведение сигнализирует: «Ты приемлем, только если не превосходишь меня».

Особую роль в усилении этого послания играет родительская претензия на лидерскую позицию в системе отношений.

Часто такие родители сами находятся в поиске признания, компенсируя внутреннюю неуверенность через доминирование в семье.

Их самооценка зависит от того, кто «главный», и ребёнок, проявляющий лидерские качества (инициативность, харизму, решительность), воспринимается не как источник гордости, а как конкурент.

В этом контексте любовь и принятие становятся условными: они доступны только при условии подчинения, отказа от амбиций и демонстрации «своего места».

Ребёнок усваивает установку: «Если я буду первым — меня перестанут любить. Если я проявлю силу — меня уничтожат».

Это приводит к формированию пассивно-конформного поведения: он учится сдерживать свои способности, избегать ответственности за группу, отказываться от инициативы.

В зрелости это проявляется как страх лидерства, избегание публичных ролей, самоподрыв в моменты успеха и хроническое ощущение вины при достижении признания.

Примеры:

1. Мальчик, обладающий природной харизмой и способностью организовывать сверстников, с ранних лет слышит от отца — бывшего командира подразделения: «Ты что, начальник? Кто тебя избрал?». Каждая попытка взять на себя роль лидера в классе или кружке встречает насмешку или обесценивание. Он начинает сознательно «отставать», не предлагать идей, избегать ответственности. В зрелости он становится высококвалифицированным специалистом, но отказывается от руководящих должностей, говоря: «Я не умею командовать», хотя на деле боится, что его сила вызовет агрессию.

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

2. Девушка, которая с детства выделяется академическими успехами, сталкивается с тем, что мать — учитель, но не смогла продвинуться по карьерной лестнице — реагирует на её оценки фразами: «Ну ты и умная, а я, значит, дура?». Девушка усваивает: «Мой успех — это унижение для неё». Она начинает сознательно снижать результаты на олимпиадах, отказываться от участия в конкурсах. В университете она избегает выступлений, хотя знает материал лучше всех, потому что «не хочу, чтобы меня выделяли».

3. Подросток, чья старшая сестра бросила учёбу из-за давления родителей, которые не выносили её популярности в школе, замечает: «Когда кто-то выдвигается — его "ломают"». Он обладает талантом к публичным выступлениям, но каждый раз перед сценой заболевает. Его бессознательное решение: «Лучше быть незаметным, чем быть сломанным». Он избегает любых ситуаций, где может быть центром внимания, даже если это вредит его карьере.

Эти примеры показывают, как послание «Не будь первым» подрывает не только лидерские амбиции, но и базовую уверенность в праве на признание.

Оно формирует внутренний запрет на превосходство, при котором успех воспринимается как предательство, а сила — как угроза выживанию в системе.

В результате личность вынуждена маскировать свои способности, чтобы сохранить связь с родителем, но платит за это хроническим ощущением нереализованности и внутреннего раздвоения.

8. «НЕ ПРИНАДЛЕЖИ!»

Послание «Не принадлежи!» формируется в условиях, когда родительская идентичность основана на хронической дистанциации от социальных групп и восприятии принадлежности как угрозы индивидуальной целостности.

Оно отражает глубинное неприятие норм, правил и механизмов интеграции в социальные системы — будь то семья, профессиональное сообщество, этническая группа или общество в целом.

Родитель, сам испытывающий трудности с инкорпорацией в коллективные структуры, передаёт ребёнку установку: «Чтобы сохранить себя, ты должен оставаться вне».

Принадлежность при этом интерпретируется не как источник поддержки, а как форма растворения, потери автономии или предательства «настоящего Я».

Послание передаётся через идентификационные ограничения, формулируемые вербально как «Ты не можешь этого сделать, ведь ты...», «Вспомни, кто ты!», «Что ты делаешь — у тебя же отец...».

Эти фразы не просто напоминают о социальной принадлежности — они фиксируют личность в жёсткой категориальной рамке, лишая её права на выбор, переосмысление или трансформацию.

Например, этническая, сословная, профессиональная или религиозная идентичность превращается в приговор: «Ты такой упрямый, как все (национальность, например)» — не как констатация, а как отрицание индивидуальности.

В результате формируется установка: «Я не могу быть частью чего-либо, потому что моя идентичность уже определена за меня — и определена как исключение».

Особую роль в усилении этого послания играет проекция родительского одиночества.

Родитель, сам не сумевший выстроить устойчивые связи, бессознательно использует ребёнка как «козла отпущения» — объекта, на которого переносится чувство изоляции.

Ребёнок становится символом «вечного чужого», и через его отчуждение родитель подтверждает собственную особенность: «Мы — не такие, как все».

При этом отсутствие навыков коммуникации, замкнутость, критическое отношение к окружающим и демонстративное неприятие норм выступают как защитные механизмы, маскирующие глубокую тревогу перед близостью и включённостью.

Ребёнок усваивает: «Если я попробую войти в группу — я предам себя. Если я стану похожим — я перестану существовать как личность».

Это приводит к формированию паттерна вынужденной эксклюзивности — он не просто избегает групп, но активно демонстрирует свою «инаковость», даже если она не соответствует его внутренним интересам.

Принадлежность становится невозможной не из-за отсутствия желания, а из-за внутреннего запрета на интеграцию.

Примеры:

1. Молодой человек из семьи аристократов, лишённых статуса после революции, с детства слышит: «Мы — не как эти новые люди. Мы — выше этого». Хотя семья давно живёт в обычных условиях, родители подчёркивают их «особенность»: запрещают дружить с соседскими детьми, критикуют «вульгарные» увлечения. Он усваивает: «Принадлежность — это падение». В зрелости он не может встроиться в коллектив на работе, избегает командных проектов, чувствует себя «чужим» везде, хотя мечтает о близости.

2. Девушка, чей отец — бывший диссидент, с детства слышит: «Все системы — коррумпированы. Никогда не включайся!». Любые попытки участвовать в школьном самоуправлении или волонтёрских инициативах встречают сарказм: «Ты уже в системе?». Она начинает воспринимать любую организацию как подавляющую структуру. В университете она не вступает в студенческие объединения, хотя хочет общения, потому что «если я вступлю — я предам свои принципы».

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

3. Подросток в семье, где мать — бывшая балерина, не сумевшая добиться признания, постоянно слышит: «Ты не как эти танцоры — ты глубже, ты особенный». Когда он хочет вступить в танцевальный коллектив, мать говорит: «А ты не боишься стать одним из них?». Он отказывается от участия, считая, что «принадлежность — это потеря индивидуальности». В итоге он остаётся в изоляции, не понимая, что его «особенность» была навязана как защита от родительской боли.

Эти примеры демонстрируют, как послание «Не принадлежи!» подрывает возможность выстраивания здоровых социальных связей.

Оно не просто ограничивает включение в группу — оно формирует идентичность через отрицание, при которой принадлежность становится синонимом предательства, а близость — угрозой автономии.

В результате личность оказывается в ловушке между тоской по включённости и страхом перед потерей себя.

ЗАПИСАТЬСЯ НА КОНСУЛЬТАЦИЮ

9. «НЕ БУДЬ БЛИЗКИМ! ЭМОЦИОНАЛЬНО БЛИЗКИМ БЫТЬ НЕЛЬЗЯ!» 

Послание «Не будь близким!» формируется в условиях хронического эмоционального недоступа родителей, когда потребность ребёнка в контакте, привязанности и взаимной аффективной регуляции систематически игнорируется или патологизируется.

Оно выражается в поведенческом и вербальном приказе: «Держи дистанцию!» — и закрепляется не столько через прямое отвержение, сколько через структурированное отсутствие.

Родители, занятые карьерой, собственными кризисами (физическими или психологическими), частыми отъездами или переживанием собственной травмы (включая смерть одного из родителей), не способны устанавливать устойчивую, предсказуемую и заботливую связь.

В результате ребёнок усваивает: «Эмоциональная близость невозможна — она либо недоступна, либо опасна».

Механизм интернализации этого послания связан с нарушением формирования безопасной привязанности.

Вместо того, чтобы научиться регулировать эмоции через контакт, ребёнок вынужден адаптироваться к изоляции.

Он приходит к бессознательному решению: «Чтобы не испытывать боль отвержения, я сам отстранюсь. Если я не буду нуждаться в близости — меня не смогут ранить».

Это становится основой для формирования псевдоавтономной позиции — внешней независимости, прикрывающей глубокую тревогу перед включённостью.

Послание усиливается в семьях, где родители демонстрируют параноидальные или манипулятивные паттерны общения: подозрительность, контроль, физическое или вербальное насилие, использование ребёнка как инструмента для реализации своих интересов (например, «посредник» в конфликтах между родителями, «утешитель» или «советчик»).

В таких условиях близость ассоциируется не с безопасностью, а с уязвимостью, эксплуатацией и предательством.

Даже проявления заботы могут быть условными: «Я тебя люблю, если ты не требуешь», «Ты нужен мне, когда молчишь и не мешаешь».

Это приводит к диссоциации между физическим присутствием и эмоциональной доступностью.

Особую роль в усилении запрета играет травма потери — например, смерть одного из родителей в раннем детстве.

Если оставшийся родитель не способен компенсировать утрату, а вместо этого замыкается в горе или уходит в работу, ребёнок интерпретирует это как: «Если я привяжусь — человек исчезнет. Лучше не привязываться вообще».

Таким образом, близость становится не просто сложной, а экзистенциально рискованной.

Примеры:

1. Девочка, чья мать — врач-хирург, постоянно в больнице, с ранних лет слышит: «Мама устала. Не мешай.» Любые попытки поделиться чувствами встречают раздражение или усталое молчание. Отец умер, когда ей было три года — о нём почти не говорят. Она усваивает: «Любовь — это когда человека нет. Близость — это ожидание утраты». В зрелости она избегает глубоких отношений, разрывает связи на этапе роста близости, говоря: «Я не люблю зависимости», хотя на деле боится боли от расставания.

2. Мальчик в семье, где отец страдает от хронической болезни и находится в депрессии, становится «опорой» для матери. Его чувства игнорируются: «Ты должен быть сильным — нам и так тяжело». Когда он плачет, мать говорит: «Не ныть! У нас нет времени на слабости». Он учится подавлять эмоции, не выражать потребности. В подростковом возрасте он не заводит друзей, избегает конфиденциальности. Его внутренняя установка: «Если я откроюсь — меня используют или бросят».

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

3. Подросток, растущий в семье с родителем, склонным к манипуляциям (например, мать использует его как «шпиона» в отношениях с отчимом), замечает: «Когда я близок — меня используют». Любое проявление доверия оборачивается последующим давлением или обвинением. Он начинает сознательно держать дистанцию, не рассказывать о себе, избегать глубоких разговоров. В будущем он строит поверхностные отношения, где нет настоящего контакта, потому что «близость — это ловушка».

Эти примеры показывают, как послание «Не будь близким!» формирует эмоциональную изоляцию как стратегию выживания.

Оно не просто ограничивает контакт — оно делает близость ассоциированной с угрозой, а доверие — с уязвимостью.

В результате личность вынуждена жить в состоянии хронической дистанциации, не осознавая, что её защита давно перестала быть адаптивной и стала барьером на пути к подлинным человеческим связям.

10. «НЕ ЧУВСТВУЙ СЕБЯ ХОРОШО! НЕ БУДЬ ЗДОРОВЫМ!» 

Послание «Не чувствуй себя хорошо!» формируется в условиях, когда эмоциональное внимание и забота со стороны родителей становятся доступными только в контексте болезни или страдания.

В таких семьях здоровье, благополучие и психоэмоциональное равновесие ребёнка воспринимаются как угроза родительской функции, поскольку лишают её повода для проявления заботы.

Напротив, симптом — будь то соматический, невротический или поведенческий — становится условием включения в систему отношений: только через болезнь ребёнок становится «заметным», «достойным внимания», «настоящим членом семьи».

Таким образом, здоровье интерпретируется не как норма, а как форма отчуждения, а самочувствие — как потенциальный акт саботажа семейного баланса.

Послание передаётся как на сознательном, так и на бессознательном уровне.

На уровне сознания родители могут активно интерпретировать нормальные детские проявления (усталость, раздражительность, лёгкую простуду) как признаки серьёзных расстройств, требующих постоянного наблюдения, лечения и обсуждения.

Они могут демонстративно рассказывать окружающим: «Вы ведь знаете, какой это слабенький, болезненный ребёнок», — закрепляя за ним роль хронически уязвимого.

На бессознательном уровне это связано с нуждой в значимости через роль спасателя: родитель, не реализовавший себя в профессиональной, творческой или личной сферах, может бессознательно создавать или поддерживать у ребёнка состояние зависимости, чтобы сохранить ощущение своей важности и компетентности.

Особую роль в усилении этого послания играет моделирование деструктивной связи между стрессом и телесной реакцией.

Родители сами склонны к соматизации: при эмоциональных конфликтах или напряжении у них «повышается давление», «начинаются боли в сердце», «усиливается мигрень».

Такое поведение демонстрирует ребёнку: «Страдание — это легитимный способ выражения внутреннего состояния. Чтобы быть услышанным, нужно быть больным».

В результате формируется установка: «Если я чувствую себя хорошо — я невидим. Если я страдаю — я существую».

Ребёнок усваивает, что психическое и физическое благополучие — это опасность, поскольку ведёт к отстранению, игнорированию, потере любви.

Это приводит к развитию паттернов вторичной выгоды от симптома: хронические жалобы, необъяснимые боли, функциональные расстройства (например, энурез, мигрени, астения), которые усиливаются в моменты, когда требуется автономия (например, поступление в школу, отъезд в лагерь, начало отношений).

В зрелости это может проявляться как соматизация, невротические расстройства или хроническая дисфория, несмотря на объективное отсутствие патологии.

Примеры:

1. Девочка, мать которой пережила вынужденный отказ от карьеры врача из-за замужества, с ранних лет сталкивается с чрезмерным медицинским контролем. Любое недомогание вызывает немедленную реакцию: обследования, консультации, постельный режим. Когда девочка здорова — мать занята делами, почти не разговаривает с ней. Та усваивает: «Когда я больна — я любима. Когда я здорова — я не нужна». В подростковом возрасте у неё появляются повторяющиеся «функциональные» боли в животе, исчезающие в каникулы и возвращающиеся в начале учебного года.

2. Мальчик, чей отец умер, когда ему было два года, растёт в семье, где мать страдает от хронической депрессии. Она активизируется только тогда, когда сын «нуждается»: при простуде, при жалобах на школу, при тревожных состояниях. Он замечает: «Когда я счастлив — она отдаляется. Когда я страдаю — она рядом». Он начинает бессознательно провоцировать «кризисы»: теряет вещи, «забывает» задания, жалуется на усталость. Его внутренняя логика: «Благополучие — это предательство её горя».

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

3. Подросток в семье, где родители активно обсуждают «особенности» его развития («у него слабая нервная система», «он не как другие дети»), замечает, что родительское внимание резко возрастает после каждого «эпизода» — приступа паники, жалобы на сердце, срыва на уроке. Когда он чувствует себя стабильно — его считают «справившимся» и перестают замечать. Он начинает интерпретировать стабильность как угрозу связи. В результате у него формируется циклическое поведение: периоды «улучшения» сменяются обострениями, как только он приближается к автономии.

Эти примеры демонстрируют, как послание «Не чувствуй себя хорошо!» подрывает не только физическое и психическое здоровье, но и право на благополучие.

Оно формирует устойчивую связь между страданием и признанием, превращая здоровье в зону экзистенциальной угрозы.

В результате личность оказывается в ловушке, где выздоровление воспринимается как потеря любви, а счастье — как предательство системы, в которой она существует.

11. «НЕ ДУМАЙ! НЕ ДУМАЙ О СВОИХ ПРОБЛЕМАХ, ДУМАЙ О МОИХ!» 

Послание «Не думай!» формируется в условиях, когда родительское восприятие автономного мышления ребёнка воспринимается как угроза эмоциональной, иерархической или когнитивной стабильности семьи.

Оно выражается не столько в прямом запрете на интеллектуальную активность, сколько в систематическом обесценивании процесса мышления, особенно если он отличается от родительского стиля, направлен на личные потребности ребёнка или угрожает родительской позиции всезнающего «Родителя».

В основе этого послания лежит либо родительская неуверенность в собственных умственных способностях, либо страх перед независимостью ребёнка, проявляющейся через критическое осмысление.

Родители, передающие это послание, часто демонстрируют неадекватную оценку когнитивных усилий ребёнка: они торопят его с ответами, не дают времени на размышление, прерывают логические построения и реагируют на попытки аргументации сарказмом или пренебрежением: «Да... Ну, ты умник», «А ты вообще врубаешься в происходящее?».

Такие реакции не просто критикуют содержание — они демонтируют саму легитимность детского ума.

Ребёнок усваивает: «Мои мысли не важны. Мои вопросы опасны. Мое мышление — неправильное по определению».

Особую роль в усилении послания играет нарушение границ индивидуальности мыслительного процесса.

Родитель не воспринимает мышление ребёнка как самостоятельную когнитивную структуру, а ожидает, что он будет думать так же, о том же и в интересах родителя.

Часто это проявляется в установке: «Думай о моих проблемах» — когда ребёнок вовлекается в родительские конфликты, финансовые тревоги, эмоциональные кризисы и вынужден функционировать в роли «советчика», «утешителя» или «соучастника».

В результате формируется когнитивная дезориентация: ребёнок не учится думать о себе, своих потребностях, целях — он учится мыслить в режиме чужой повестки.

Критически важно, что в ситуациях, требующих решения, такие родители сами предпочитают эмоциональные или интуитивные реакции рациональному анализу.

Они принимают решения на основе «чувствую — не чувствую», «хочу — не хочу», избегая логической аргументации.

Это моделирует для ребёнка: «Мышление — это бесполезно. Важно только то, что чувствуется здесь и сейчас, рядом с родителем».

В результате у него развивается диссоциация между мышлением и действием, а также тревога перед когнитивной автономией.

Примеры:

1. Мальчик, чья мать — бывшая студентка-отличница, бросившая учёбу из-за замужества, с детства сталкивается с парадоксом: его поощряют за хорошие оценки, но высмеивают за попытки глубоко разобраться в теме. Когда он задаёт вопросы на уроках, мать говорит: «Зачем ты усложняешь? И так всё ясно». Он усваивает: «Чем больше думаешь — тем больше ошибаешься». В зрелости он избегает аналитической работы, не может формулировать собственное мнение, боится публичных дискуссий, считая: «Мои мысли — это бессмыслица».

Мои книги по теме статьи вы можете найти здесь

2. Девочка, растущая в семье с хроническими финансовыми кризисами, с ранних лет слышит от отца: «Сиди и молчи, ты ничего не понимаешь», но при этом её вовлекают в обсуждение долгов, увольнений, конфликтов с банками. Ей говорят: «Ты должна понимать, как тяжело нам», но не дают права на собственные переживания. Она учится думать о проблемах родителей, но не о себе. В подростковом возрасте у неё возникают трудности с выбором профессии — она не может ответить на вопрос: «Что хочешь ты?», потому что никогда не училась думать о себе.

3. Подросток, чья мать склонна к импульсивным решениям (меняет работу, распадаются отношения, принимает важные решения «по наитию»), замечает: «Когда она думает — она ошибается. Когда чувствует — всё решается». Когда он пытается взвесить аргументы перед выбором вуза, мать говорит: «Не мучай себя, делай, как сердце скажет». Он начинает игнорировать собственные логические выводы, полагаясь на «интуицию», которая на деле — страх перед ответственностью за осознанный выбор. В итоге он принимает решения, которые противоречат его интересам, оправдывая это: «Ну, так получилось».

Эти примеры иллюстрируют, как послание «Не думай!» подрывает когнитивную автономию и формирует зависимость от внешних установок.

Оно не просто ограничивает интеллектуальное развитие — оно делает мышление ассоциированным с тревогой, бессмысленностью или предательством.

В результате личность оказывается в состоянии когнитивного отчуждения: она может анализировать чужие проблемы, но не способна осмыслить собственную жизнь, потому что право на собственный ум было отнято в детстве. 

ЗАПИСАТЬСЯ НА КОНСУЛЬТАЦИЮ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Об авторе

Елена Нечаева родилась, живет и работает в Екатеринбурге. Автор книг по психологии и психоанализу, автор картин в жанре уральского андерграунда и музыкальных клипов. Ведет психолого-психоаналитическую практику с 2007-го года — в Екатеринбурге и онлайн.

ВСЕ КНИГИ ЕЛЕНЫ НЕЧАЕВОЙ МОЖНО ПРИОБРЕСТИ НА САЙТЕ ИЗДАТЕЛЬСТВА RIDERO.RU

ЗАПИСЬ НА ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ КОНСУЛЬТАЦИИ (ЛЮБОЙ ГОРОД, 18+) НА САЙТЕ NEACOACH.RU

ЗАПИСАТЬСЯ НА КОНСУЛЬТАЦИЮ